Ищу для души фундаменты.
Сходить с ума - это так весело.
Палата шестая - не занято?

Заснеженный домик в горах. Уханье полярной совы где-то в вышине. Ощущение шершавого ствола дерева под замерзающими кончиками пальцев...
Он устало прикрывает глаза, продолжая стоять посреди белоснежного поля. Постепенно вбирая в себя благодатную тишину, так контрастирующую с уже привычным шумом города. Машин. Поездов. Самолетов. Пароходов... Особенно пароходов. Он снимает комнату недалеко от пристани, в таком шумном городе, так что приходится без конца "наслаждаться" отзвуками пароходной трубы... Ором кошек, в количестве шести штук, коих завела полубезумная старуха-хозяйка и иными прелестями существования большого города.
Должно быть, это чересчур много - желать тишины? Вот такой, как сейчас. Звеняще-сладостной. До судорог необходимой.
Медленно выдохнуть белый парок, подумав о том, как же любил и ненавидел это место одновременно.
Место, называемое домом. Место, с которым связанно так много... мрачного.
В нескольких километрах отсюда стоит здание, в котором отец работал кем-то вроде "местного душеведа". Горькая усмешка исказила почти посиневшие от холода губы - теперь-то Итан знал, что отец был никаким не "психоаналитиком", а скорее мошенником, выкачивающим из людей деньги... и не только.
Взгляд останавливается на заледеневшем озере, что так красиво искрится на солнце.
Он вспомнил мать, не мыслящую себя без рисования, без художественных изысков, без творчества...
Она была безумна - рыжеволосая женщина с пронзительными почти синими глазами и расширенными от принимаемого опиума зрачками. Его "мать". И вновь уголки губ приподнимаются в усмешке.
От Офелии "в наследство" ему достались эти_чертовы_глаза и безумие.
Он медленно бредет по глубокому снегу к домику, сколоченному из массивных бревен, где ждет разожженный камин. Дымящаяся чашка огненно-горячего чая с имбирем. И она. Его "особая" пациентка.
Притормозить у самого порога, обхватив голову руками - снова эта мигренная, невыносимая боль где-то в глубине, не дающая даже нормально сделать вдох...
Очередное "великолепное" наследие, но уже от  рыжебородого деда, по материнской линии - убивающий диагноз без названия. Портрет этого деда висел прямо над разожженным камином, встречая всех вновьприбывших хмурым взглядом из-под густых бровей.
Но, справедливости ради, также от этого деда его потомкам достался "сундучок с золотыми старинными монетами". Самое настоящее сокровище. Да, в определенной степени можно было утверждать, что его предки были пиратами.
Звенящую тишину разрезает звон колоколов и боль отпускает его, как по мановению волшебной палочки.
Колокола - как спасение. Колокола - как укор... Ведь мог же он стать кем-то, вроде священика и остаться здесь, в глуши, не подвергая опасности других людей?
Конечно же мог... но вместо того пошел по стопам человека, которого ненавидел за лживость. Он, как и отец, предпочел прикинуться душеведом. Психиатром. И монет из сундучка хватило б не только на получение высшего образования по этой специальности и стажировку в разных странах, но и открытие собственного заведения.
Ага, "Аркхем" местного разлива. Нет, он отказался от этого, чтобы хоть как-то уравновесить собственную греховность. Взял лишь немного, чтобы оплачивать обучение и "на первое время", а остальное - утопил в этом самом, заледенелом озере, чтоб не искушаться.
Ну не безумец ли? - скажут некоторые... Дин-дон. И эти некоторые будут, несомненно, правы. Он - безумен. Но совершенно в другом.
- Ты вернулся так скоро? - тихий, нежный голос, ласкающий весенним ветерком. Он так заиндевел. Ему так не хватает весны в сердце...
Снять теплое пальто и толстый вязанный шарф с вышитым на нем черным драконом. Отряхнуть волосы от налетевшего снега. И взять с полки складной нож.
- Итан? - ее тонкая рука указывает на недорисованный им пейзаж, что изображает лес в осеннюю пору. Картина исполнена в золотисто-светлых тонах. Ведь в ту пору он испытывал умиротворение. - Какая красота... твоя работа?
Он кивает, а к горлу меж тем подкатывает знакомый горький и тяжелый ком. Ощущение премерзкое - как будто разжевал очень горькое лекарство, но теперь не можешь проглотить это месиво.
- Впечатляет. - Она подходит к нему. Нарушает расстояние между доктором и пациентом. И смотрит своими серо-зелеными глазами прямо в душу.
Он дролго смешивал краски, чтобы отобразить этот ее взгляд на холсте.
Ведь именно так доктора отбирают "особых пациентов", которых приглашают на личную консультацию в законные выходные, на Рождество, по чему-то особому в них?
Он так хотел помочь ей. А она особо не возражала. Напротив - была рада.
Итан задавался вопросом, а сколько встреч проводил Юнг со своими "особыми пациентами"? И действенна ли была терапия этих маститых аналитиков?
Ему вот уже не в состоянии помочь никто. Но он-то еще в силах вытянуть особненных людей из жестокого мира?
- Я рад. - Тихо отвечает он, присаживается и отпивает горячий чай, обжигая губы. - Сегодня наша последняя встреча.
Она удивленно привстает:
- Всего лишь седьмая, Итан, мы договаривались...
Седьмая? Он обожает это число. Его любимое.
Подавшись вперед, Итан прикладывает палец к ее губам и улыбается - тепло и понимающе.
- Тебе осталось страдать совсем немного, Джесси.
И он видит, как расширяются ее зрачки, но не от опиума, как у Офелии, а от удивления, которое сменяется пониманием.
Во взгляде Итана отражается лед озера, в котором он утопил сундучок с сокровищами... и не только его.
Она с ужасом смотрит на незамеченную до того картину за своей спиной, к которой Итан тянет руку, снимая белое покрывало.
Возможно, она задается вопросом - почему не сняла его раньше? Почему не проявила любопытства? Ведь могла бы сбежать... в этот грязный мир. И захлебнуться в нем.
Она смотрит на себя, запечатленную на картине с широко открытым взглядом устремленным куда-то вверх.
И картина эта была бы прекрасной, если б не один штрих в виде красной черты, проведенной вдоль горла девушки...
Она попятилась. Потом еще и еще. В свете камина сверкнуло лезвие ножа.
Лежавший на краю столешниы телефон доктора завибрировал и упал на пол